Андрей
Мовчан
экономист
В моей семье есть три трагических истории, связанные с репрессиями, и одна история счастливая. Трагические - все похожи друг на друга. Два моих прадеда были уничтожены. Оба были арестованы в 1938 году. Один из них был эмигрантом из Польши. Польский еврей, который во время революции приехал на Украину, одержимый, как это часто говорят сейчас, коммунистическими идеями, остался там школьным учителем. Оказался японским шпионом, был арестован и приговорен к тому самому сроку «без права переписки», с которого уже никто никогда не возвращался. Мы не знаем, где и когда он был расстрелян, но, видимо, это произошло.
Второй мой прадед был совершенно другим человеком. Это запорожский казак, потомок очень известного рода запорожских казаков. Человек сильный и властный, который ушел в революцию, и был, в какой-то момент, даже главой Адыгейского ОБКОМа. Он тоже в 1938 году был арестован и, вы удивитесь, он тоже оказался японским шпионом, возможно, они работали вместе. Кроме того, он был еще шпионом немецким и английским, видимо, в связи с занимаемой должностью. И тоже расстрелян был вскоре после этого. Я не знаю, в каком году. У него остался сын. У того моего прадеда, который был школьным учителем, осталось пятеро детей, младшему из которых было год или два. Вот, это такие трагические истории мои.
У моей жены прадед тоже был заключен, он, правда, не был расстрелян, умер в лагере. Никто не знает, отчего он умер, опять же. Даже не известно в какое время, вроде как, через год, после попадания в лагерь. Он, как оказалось, уже в 90-е годы, когда открыли документы, поскольку в семьях обо всем молчали, никто ничего не рассказывал, оказалось, что он был руководителем треста железнодорожных столовых. Огромным, почти 2 метра ростом, лысым, как по теме временам было модно, человеком. С прекрасным здоровьем.
Который был, судя по документам, полученным в ФСБ, обвинен, в первую очередь, в том, что он, желая навредить рабочему классу, вводил в меню столовых блюда более высокого качества, чем требовалось для рабочих.
Вот с таким обвинением он тоже оказался каким-то шпионом, был арестован. И мы видели протоколы его допросов. Красивый почерк сильного человека на первых документах, где он писал, что ничего не подтверждает, ничего не знает. И тот почерк, которым он писал признание потом. Это, конечно, производит впечатление. Это был почерк человека, который уже не был в состоянии даже писать. При этом, судя по документам, ему многократно предлагалось назвать соучастников, членов шпионской сети. И про каждого, кого ему предлагали, он писал, что он его не знает, либо знает только с хорошей стороны, что тот ни в чем не участвовал, ни в чем не помогал, и так далее. В каком-то смысле, такая семейная честь сохранилась, и это очень приятно.
И у меня есть счастливая история. У меня был дед, он умер в 1992 году, который был достаточно большим ученым, строителем, инженером. Он сделал хорошую карьеру. В 1934 году попал в Москву из Одессы. Стал замначальника главка, потом замнаркома тяжелого машиностроения, прошел всю войну, прошел прекрасно, был в личном списке Гитлера на уничтожение. А в 1949 году, когда он занимал все позиции, которые можно, в оборонном и капитальном строительстве, его вызвал министр, тогда уже были министры, не наркомы, и показал красный российский паспорт, бланк, с желтой полосой поперек. И сказал: «Вот, я должен тебя предупредить, а ты дальше сам решай». Они вместе прошли войну, поэтому отношения были соответствующие. У него была дочь – моя мать, она родилась в 1947. Он пришел домой, вызвал дальнего родственника, сказал при жене: «Если тебя будут спрашивать, скажи, пожалуйста, что это твой ребенок твой». Собрался и исчез. И вернулся тогда, когда репрессии прекратились. Где он был, он никогда не рассказывал. И поскольку он исчез, и ребенок не стал ребенком «врага народа», и жена не стала женой «врага народа». Все это как-то сложилось благополучно.