Николай Сванидзе
историк, журналист
По отцовской линии я своего деда не знал, я назван в его честь – Николаем. Он был Николай Самсонович Сванидзе из такой мелкопоместной дворянской семьи грузинской. Отец его был священником - мой прадед соответственно. Мой дед пошел по гражданке. Закончил институт инженерный в Питере. Был инженер. И его угораздило пойти в партию большевиков: это было популярное действие на Кавказе, и в Грузии в частности, в том числе и среди дворян. И он был одно время первым секретарем Тифлисского, то есть Тбилисского обкома. То есть достаточно большим партийным функционером. У него под началом был Берия. У них не сложились отношения, и когда Берия стал большим начальником, деда Орджоникидзе – они дружили – перевел на Украину министром. В 37-м году, тогда первым секретарем Компартии Украины был Косиор, его вызвали в кабинет Косиора – он оставил даже свой пиджак на стуле. И он пошел в кабинет Косиора, и его там арестовали. А через две недели арестовали Косиора. Это был 37-й, и потом, когда бабушка взяла в охапку отца – он был подросток – поехала в Москву, бросила его своим сестрам многочисленным, сама уехала.
Там была где-то уборщицей на подмосковных станциях железнодорожных. А бабушке, в тот вечер ей позвонила соседка, в тот вечер, когда она уехала – она уехала днем, а вечером за ней пришли в Киеве. Вот если бы она чуть замедлила с отъездом, то, наверное, и меня бы на свете не было. А так ее потеряли, потому что система была ржавая – огромная, но ржавая. Может быть, ее объявили в республиканский, скажем, розыск, а во всесоюзный не объявили. И потеряли из виду, не стали преследовать. А дед - потом ей показывали документы по реабилитации в 54-м году. У него дата смерти через неделю после даты ареста.
С дедом по материнской линии было не так трагично: он просто сел после войны. Он был из другой семьи: он был из питерской рабочей семьи, фамилия его была Крыжановский. Тоже прошел войну. Тоже – в смысле, как и мой отец. И потом после войны он как-то на каких-то посиделках что-то сказал про Сталина, которого он не любил. А я помню, он даже про него ничего не сказал: у него был такой жест – усы он его называл. Такой жест он показывал, изображал усы. И кто-то на него стукнул. И деда взяли, тоже в 54-м году он вышел. В 49-м посадили, в 54-м вышел. Хотя ему еще 50-ти лет не было, но он вышел дряхлым человеком. Хотя все сложилось вроде удачно – выжил. Но он вышел уже без зубов, и я помню его в детстве: молодой мужик еще был по сути, но он был уже стариком.